Здесь будет интересно!!!

Добропорядочные женщины в почтенном возрасте — нет соперниц страшнее и жестче. Этот молчаливый бой воистину ужасен.
Мои бабушки добропорядочно ненавидели друг друга, обнимаясь, сочувствуя и помогая друг другу, со всей тяжелой нежностью взаимной неприязни людей, обреченных на контакт.

Мамина мама — Нонна Мордюкова из фильма «Родня». Пышнотелая, очень сильная донская казачка с темными, как смоль волосами, обрезанными к старости и ставшими цвета перец с солью, кареглазая, с чуть крючковатым носом. Белая косынка повязана узлом назад, как бандана, платье больше похожее на рабочую форму, мохеровая коричневая кофта и белые носочки. Всю ее семью раскулачили. Крепкое хозяйство было и две коровы. Двух коров не простили, почти все забрали как излишки, и из семерых детей осталась моя бабка и две ее сестры. Работали в колхозе, денег не получали — насчитывали «трудодни», паспорта на руки не давали. Таня подговорила ухажеров, те взломали сейф в сельсовете, выкрали ей паспорт и она уехала в Москву. Приехала, стояла с чемоданчиком на площади, боялась с места сдвинуться. Пятый размер груди, коса толщиной с кулак, Нонна Мордюкова из «Молодой гвардии».

Папина мама — Марина Ладынина из любого фильма. Рязанская, сероглазая, крепко сбитая маленькая женщина. Белая косынка повязана узлом вперед, как у матрешки, платье в голубой мелкий цветок, светло-зеленая кофточка, коричневые колготки в рубчик. Шить, вышивать, готовить, все аккуратно, все по уму, все по правилам. Рано осиротела, тяжело и много работала, приехала в Москву, жила у родственников погибшего на войне мужа, потом вышла замуж во второй раз — за моего деда.

Пиковая и червоная дамы. Таня и Тоня. Одна православная — иконы, мелко перекреститься в грозу, другая баптистка — «божье слово» со смешным акцентом из шипящего приемника и старенькая Библия в мягкой обложке.

Я была ранним ребенком, первой внучкой и священной коровой, соответственно. Меня обожали бабки и деды, правда все ждали и хотели мальчика, и дед, который тонин — сухой, жилистый, длинноносый старик, который вообще редко выказывал эмоции, расплакался, когда узнал, что родилась девочка. Это всегда рассказывают в нашей семье, как дед Леша не выдержал такого коварного удара судьбы. Потом, конечно, он говорил «мне не нужен никакой мальчик, у меня есть Наташа», а у меня был на даче свой верстак, маленький молоток и гвозди, которыми я прибивала всякие досточки к этому верстаку. Я прибивала, а дед вынимал. Это было очень увлекательно.

Бабушки молча, доброжелательно и кровопролитно, делили между собой право на мою любовь: у кого я лучше поела, у кого провела больше времени, с кем дольше смеялась, к кому попросилась на выходные в гости — к Тоне или к Тане. 
Тоня любила меня спокойно, чуть отстраненно, Таня до самозабвения — она все делала так, совершенно не считая себя хоть какой-то самостоятельной единицей без работы или заботы о домочадцах. 
После того, как оба деда умерли, бабушки жили на даче вместе все лето, чтобы заниматься огородом и пасти меня.
Хозяйкой дачи была Тоня, Таня приезжала со своим уставом, на родственных началах, помогать.
Тоня читала журнал «Приусадебное Хозяйство» и следовала рекомендациям, Таня брала шланг и заливала кхуям весь огород по три раза на день, потому что у них, на Дону, поливали именно так.
На участке было два домика-клетушки, в одном жила Таня, в другом — Тоня.

— Вот смотри, это Божья мать, у нее можно попросить помощи всегда, если тяжело, она помогает женщинам.
— Ба, я могу попросить у Божьей матери удочку?
— Наташа! Что ты мелешь такое? Зачем тебе удочка?
— На мою Сережа наступил.
— Вот икона, тут свечка. Крестятся справа налево. А у Тони икон нет, она не пойми во что верит, сектантка. 

— Какой-то Николай угодничек у нее, у Тани. Я ей говорю — кто это вообще, ему молиться чтобы? Ты знаешь, кто такой Христос? И что он говорил? Давай, я почитаю тебе Библию.
— Мне нравится Иона, ба. Его рыба проглотила. У тебя есть икона Ионы? Дай посмотреть! Можно у него попросить удочку?
— Что ты такое говоришь, Наташа!

Когда я стала постарше, я ночевала в отдельной комнате, шла спать часов в одиннадцать, а через полчаса вылезала в окошко, потому что меня ждали телогрейки, беломорины, пиво, костры, мальчики, девочки и мотоциклы. 
Бабушки уже были старенькие и не просекали фишку долгое время.

Однажды мы построили шалаш и устроили там подростковый шабаш с вином и сигаретами. И как-то потеряли счет времени: кого-то тошнило, кто-то бегал по лесу с топором, кто-то целовался в кустах, а шалаш мы разнесли по веточке. Еще у Ромки загорелась телага — мы тушили ее чем могли, но она продолжала упрямо тлеть желтой ватой, пока не остались рукава и воротник. 
— Меня отчим прибьет, — грустно сказал Ромка и зарыдал. 
Мы повели его к пруду, чтобы освежиться, он был самый пьяный. 
Когда мы шли через мой переулок, в молочной предрассветной дымке показалось что-то бесформенное, розовое, очень похожее на инопланетянина из мультфильма «Контакт». Розовое колыхалось, иногда делилось на две части и издавало странные пронзительные звуки. Кошмарно и тревожно дудело — душераздирающий плач малютки привидения из Вазастана.
Все остановились в ужасе, никто не был подготовлен ко встрече с белой горячкой в таком раннем возрасте.
Розовый морок медленно приближался, распадался на две половины и сливался вновь. Время от времени он переставал дудеть и начинал выть и кричать. Что-то, заканчивающееся на «ша».
Все мы были уже почти седые от страха и лезли прятаться в канаву, когда волочащийся безжизненными ногами Ромка, которого тащили под руки, вдруг открыл глаза и четко произнес: «Наташа, тебя бабушка зовет». А потом опять отрубился.

Это было лучше, чем бабушка. Это были две бабушки. Обе в розовых гигантских фланелевых ночнушках и в калошах. У Тони зачем-то в руке была немецкая губная гармошка, привезенная моим отцом из Германии, где он служил. Она дула в нее, как в охотничий рог. Как погибающий Боромир в Рог Гондора.Таня прижимала руки к груди, потом раскидывала их, словно крылья, и с отчаянием кричала вдаль «На-та-шаааа».
Впервые за всю историю нашей семьи они были едины и почти неделимы, и удивительно похожи на инопланетянина из того самого мульфильма тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

Грета Флай