Еще раз для тех, кто пишет мне в личку с советами помолиться блаженной Матронушке и искупаться в какой-нибудь проруби. Прочитайте внимательно – не сочтите за труд. И не волнуйтесь вы так за грехи мои тяжкие, у меня же братья – священники. Отпоют и отмолят, ежели вдруг чего.
Детство - это период вынужденного дебилизма, а мое еще и в Почаеве прошло. Почаев тот — городишко мелкий. Там всего два больших дома стояло: Пластмассовая Фабрика и Лавра. На фабрике батя бухал, а Лавра - это уже бабкино убежище. Бабка сильно была верующая и вообще все, кто рядом с Лаврой жили, были верующие. Два брата моих при монастыре пекли какой-то мелкий сухой хлеб с пятками – просвирки, просфорки? Пресфоробулки. А меня бабка стригла под мальчика, зачехляла платком и вела на заутреню. Это пиздец, друзья, если честно, прям рыдания душат.
Вставать надо было затемно и чесать через огромное поле – горох или кукуруза. Если кукуруза — то убегать по ней от бабки ну очень неприятно. Из кукурузы этой какие-то усы острые торчат везде, и ими ребенка напополам можно разрезать.
Кто не спрятался от бабки, тот верующий. Делать нечего, чешешь с бабкой. Она — в платочке, и ты — в платочке. Как тифозная.
Перед папертью, помню, Ларек еще стоял и шампунем от него пахло. В том ларьке Тархун разливали – самую вкусную в жизни вещь. И если ты бабке перед сном все молитвы нормально рассказала, то проси два стакана, не возбраняется. У меня с тех пор любой бог немного шампунем отдает. Запах благости.
Бабка — человек уже пожилой, но воцерковленный, поэтому она на паперть эту километровую довольно бодро заползала. А я, мало того, что поспевать за ней должна, так еще этим старушкам небесным, что с кружками сидят, каждой монетку клади. Я, друзья, очень стеснялась. Во–первых, я реально боюсь посторонних старух. До сих пор. А тогда — и подавно. Во — вторых, пока к каждой подойдешь и брякнешь в нее монеткой, собственная твоя бабка уже ступенек на десять убежит. Догоняй потом.
Дальше надо было стоять и слушать службу. Вообще–то, я — человек, подверженный всяким аллергиям. Только не на жратву, или там тополиный пух, а на запахи. Например, я совершенно не могу находиться в накуренном помещении. Реветь начинаю. Сижу и рыдаю — сопли текут ручьями, слезы. Омерзительное зрелище. А в детстве — и того хуже. Стоишь, такая, а там этот служка кадилом машет. И вонь от этого кадила, если уж честно. Причем, детишек всегда поближе к действу пихают, так что мне воняет пуще — он же перед носом крутит, того гляди, уебет. Стою реву. Глаза щиплет. А бабка говорит, что если в церкви плачешь — это хорошо. Значит, бесы выходят из тебя. В пять лет же полная жопа бесов у человека.
Кода отревешься, тебя к батюшке подводят на причастие. Там дают сладкого бухла и с собой — просвирки с пятками. Пресный такой хлеб, ну, разве что с Тархуном его. Про Тархун вообще всю службу помнишь, поэтому радостно выходишь с бабкой из лавры – и снова по этой лестнице. Обратно даже хуже, чем вверх. Ступеньки широкие, сбежать — никак. Два раза на одну ступеньку шагай. И старухи на тебя еще чужие эти смотрят, как будто забыли, что ты им монетку уже давала.
Хорошая, в общем, вещь эта ваша религия. Бегать учит. Прятаться. Разбираться в Апокалипсисе. Ржать над Невзоровым. Языки тоже знать хитрожопые – древнеславянские там, древнегреческие. Жаль, иврита не знаю, да арамейского. Иначе отвечала бы вам на ваши полные сострадания письма исключительно на них.
Alena Chornobay |