- Как нашу хозяйку зовут? – спросил я у своего соседа по комнате.
- Не знаю, - сказал он. - Зови её Настасья Филипповна.
- Настасья Филипповна, ты уверен?
- А что тут странного. Нормальное русское имя.
- Это же Достоевский. Идиот.
- Совпадение.
- Доброе утро, Настасья Филипповна! – обратился я к ней на другой день на кухне.
Она повернулась ко мне, глянула по-женски оценивающе и сказала:
- Как ты меня назвал?
- Настасья Филипповна.
- Филолог, что ли?
- Историко-филологический второй курс.
- А где раньше жил?
- В общаге.
- Выгнали?
- Выгнали.
- За что?
- За драку.
- Ты побил, или тебя побили.
- Я побил.
- Молодец. За что подрались?
- За антисемитизм.
- Ты антисемит?
- Нет, я еврей.
- Еврей это хорошо. Евреев я люблю, а вот филологов не люблю, - сказала она.
- Почему?
- Плохо за квартиру платят.
- Так я же вам за три месяца вперед внес.
-А через три месяца бегай за тобой.
- Почему вы так решили?
- Был тут до тебя один, тоже филолог, остался должен за полгода. Ариной Родионовной меня звал.
- Извините, - сказал я. - Как вас теперь называть?
Она улыбнулась:
- Фильм такой есть про войну. В нем немцы красивые. Да зови как хочешь, главное плати вовремя. Ты, я видела бегаешь по утрам.
- Бегаю.
- И моешься потом под душем.
- Моюсь.
- Ты что же собираешься так каждое утро мыться.
- Гигиена, я же потный.
- Мужчина потный, с бородой симпотный. Беру тебя в рабство. Прокрути мне мясо в мясорубке, еврей.
Вечером я сел перепечатывать свой новый рассказ. Арина Родионовна, услыхав звуки пишущей машинки, без стука открыла дверь и заглянула ко мне в комнату. Спросила:
- Ты что делаешь?
- Печатаю рассказ.
- Сам написал?
- Сам.
- О чем?
- О любви.
- Нешта ж ты у любви разумеешь что? – спросила она по-беларуски шутливо.
- Трохи разумею, - сказал я.
- Сколько тебе лет.
- Девятнадцать.
- Деуки у тебя были уже.
- Нет, еще не было.
- Так что ты тогда понимаешь в любви.
- Что-то понимаю, - немного обиделся я. Она поняла, что задела меня и переключила тему:
- Я, между прочим могу на машинке печатать, только не на нашей. На немецкой. Я по-немецки как по-русски разговариваю и пишу. У меня способности.
- Почему же вы свои способности не применяете? – спросил я.
- А на кой-чорт. Я на военной пенсии и уменя все бесплатное. Я Герой Советского Союза.
Здесь я подумал, что похоже моя Настасья Филипповна сочиняет, но это только добавляет интриги.
Увидев на моем лице интерес, она вошла в комнату, села на мою кровать и принялась рассказывать:
- Когда война началась, я в десятый класс уже ходила. Мы немецкий в школе изучали, я всегда отличницей по языку была. Лучше учителей разговаривала. Когда немцы в город пришли, я сразу смогла с ними разговаривать, а через полгода вообще болтала как немка. Я сама беларуска светленькая, такие им нравятся. С двумя языками сразу устроилась на работу. А что? Ести хочацца. У немцев лозунг: «Кто не работает, тот не ест». Сперва в управу, а потом, когда освоила машинку, немцы меня к себе взяли. Познакомилась там с одним офицером. У меня с ним такая любовь вышла. Я же еще девушкой была.
Это только в советском кино немцы уродливые, а если ты молодая женщина и живешь в их окружении, общаешься с ними, то быстро начинаешь видеть, что они красивее наших. И нет там никаких пузатых или очкастых дохляков. Немцы высокие, фигуристые, спортивные. А главное, какие они чистоплотные. У меня в жизни много военных было, скажу тебе, их лейтенант чистоплотнее нашего генерала. Мой фашист - красавчик, блондин, гимнаст. У него было такое красивое тело. И потом, немецкая военная форма очень модная и немцы умеют ее носить. Но самое главное, что я ценю в людях – это ум. Мой немец был очень остроумный. Я понимала уже их юмор, что-то не понимала. Чтобы он не сказал, я хохотала и он сразу лез ко мне целоваться. Я была очень красивая, когда смеялась и это знала. Я его любила и он меня любил. И у нас все было, что бывает у людей, когда они любят друг друга...
Она замолчала. Я был заворожен ее рассказом. Спросил:
- А что потом с вами стало?
- Потом, суп с котом. В 43-м в конце нашли меня эти подпольщики, начали шантажировать. Подстилка, предательница родины, сука, блядь, проститутка, сволочь - ходи оглядывайся, ты же наша русская, как тебе не стыдно, смотри, что они с евреями делают. С евреями, да. Евреев было жалко, про евреев я знала по своей работе. У меня до войны все подруги были еврейки, как то так получалось, не специально. Эти подпольщики хорошо подготовились. Они много обо мне знали. Еще разного говорили. И было видно, что у немцев ситуация становится все хуже. Однажды я не выдержала, спросила:
- Что я должна сделать?
Они сказали:
- Выполнить долг перед родиной.
Я все сделала, как они сказали. И они меня не обманули, вывезли из города. Представляешь, из хорошей чистой квартиры в центре, у меня там даже горячая вода была, усиленный паек, немцы провели меня через бухгалтерию, как фольксдойча, в партизанский, блядь, отряд зимой в землянку. Я им так и сказала, не могли что ли до лета подождать. Из отряда, правда, меня быстро забрали в Москву, дали орден и звание. В сорок четвертом, как только Минск освободили, я поехала почему-то туда в надежде своего немца найти, может каким раненым, пленным, может как-то ему помочь. Но не суждено. Вот и моей любви конец. Единственной в жизни любви.
Этот дом же довоенный. Он пустой стоял. Мне половину дали. А до войны жила большая еврейская семья. Здесь добрый дух еврейский, таким детям как ты здесь хорошо.
Она поняла, что тронула меня своим рассказом и спросила:
- Понравилось?
- Да, очень.
- Ну, так напиши.
- А как его назвать?
- А как ты меня сегодня утром назвал. Настасья Филипповна. Вот, так и назови.
Boris Vladimir Rabinovich
|
