Звонит Палыч: – Серега, не в службу, а в дружбу. Моя уехала, – мать заболела, а меня в командировку отряжают. Забери Вовика из садика, до послезавтра. Я бы предкам отдал, да они в отпуск укатили.
Конечно, говорю.
– Спасибо, дружище. Я воспиталке звякну, предупрежу. Группа «Ландыши», запиши.
– Это лишне. Я строю ассоциации: ребенок, значит цветок. Цветок, значит ландыш. Потому что ландыш мой любимый цветок. Элементарно, и никогда ничего не забудешь. Учись!
– Как здорово! – захлопала в ладоши жена Клава. –Я давно хотела взять у кого-нибудь бэбика, примериться, как это. Ведь скоро и нам первенца рожать. А он хорошенький? – спрашивает.
А я пацана видал года два назад.
– Вроде ничего. – отвечаю. – Но ты лучше-ка сваргань ему покушать.
– Сварю суп с буковками. Нынче детям к школе следует знать алфавит.
Отлично, говорю. Я тоже с удовольствием захаваю грамотного хлёбова, если там будет плавать существительное «мясо» и наречие «много».
С этим и поспешил в садик к вечерней раздаче детей.
Массивная калитка на запоре. Микрофон с кнопкой. Жмешь, и из микрофона доносится «Чё надо?»
Странный вопрос, учитывая специализацию заведения на приемке, хранении и выдаче карапузов без накладной.
– Я за ребенком.
Калитка отворилась. На вопрос, где тут «Лютики», охранник махнул в коридор, откуда тянуло традиционным здешним лакомством – тушеной капустой.
За дверью в «Лютики» открылось пестрая картина, у меня зарябило в глазах. На полстены предбанника красовался вернисаж под эгидой «Рисуем жирафа»: творения маленьких импрессионистов, анималистов, и даже... не знаю что за стиль, но один жираф смахивал, пардон, на хуй в болячках.
Под впечатлением, я заглянул в группу и впечатлился еще. Не разобранные дети (три штуки) стояли на коленях, заложив ручки за спину и повесив головы. А четвертый – мальчуган, подходил и стрелял им в затылок из пистолета: – Дыщ! Дыщ!
Казненный очень натурально валился на бок и сучил ножками. Воспитатель не наблюдался (видимо уже отправился в лучший мир).
– Эй, сынок, – говорю, – прекрати пальбу. Где воспитательница?
– В спальне.
Педагог валялась на детской кроватке, закинув ноги на спинку.
– Здравствуйте. – позвал я. И громче: – Здравствуйте!
– А? Здравствуйте.
– Я за Вовиком. Вам его папа звонил.
– По-о-омню. – пропела она, не в силах сдержать зевоту. Вышла из почивальни и подвигает этого, с пистолетом: – Забирайте.
– Привет. Узнаешь меня? – и протягиваю мальчугану руку. – Папа велел тебя забрать. Пойдем?
– Далова. – хлопнул он мою ладонь и пообещал расстрелянным. – Завтла вас повешу.
– Тё за татька? – спросил он, увидав мою ласточку.
– Бумер. – отвечаю с гордостью. – БэЭмВэ.
– А-а, купюлоплиёмник на колесах. Папка говолит: мелин лулит, бумел кулит.
Я несколько опешил. Поехали.
– Где фалш? – спрашивает он.
– Что?
– Фалш.
– Какой фалш?
– Да не фалш, а фалш! – злится мальчонка.
– Не понимаю...
– Дивиди, коза, кнопацки.
Ах вон что! Фарш ему подавай: ништяки, которых в стоковой бричке нет. Я промолчал (зацепил же змеёныш за живое!).
А Палыч-то, в глаза «Бумер это круто», а за глаза значит «Мерседес рулит». А у самого кореец. Ну-ну…
У порога встречала улыбающаяся жена в фартуке. Не успела она рта раскрыть, как Вовик ткнул в неё пальцем: – Плислуга?
У Клавы с гудением опустилась челюсть: – Кто прислуга?..
– Не обращай внимания, дорогая. – говорю, и мальцу эдак строго. – Это моя жена, тетя Клава. Понял?
– Угу.
Обескураженная Клава с удивлением наблюдала за мальчиком. Вовик в темпе обежал нашу свежую уютную двушку, которой мы так гордились и заявил: – Дыла. Вы нищие. Лузелы.
– Кто тебе это сказал? – спрашиваю.
– Папка.
Ах, Палыч, Палыч. Как же можно ошибиться в человеке...
– Не давай ему больше взаймы! – сказала Клава, и у нее задрожал подбородочек. – Он нас презирает. Мы понаехали, а он москвич. – и ушла на кухню.
Вечер был испорчен. Как мог, развлекал мальчишку еще час. Клава с кухни так и не выглянула. Однако, пора было и ужинать.
– Вряд ли он знает хоть одну букву! – неприязненно поджала она губы, ставя пред Вовиком тарелку обучающего супа.
Причмокивая, Вовик принялся жадно поглощать знания. Когда Клава принимала у него пустую тарелку, на бортике тремя махонькими буквами было выложено большое русское слово, причем без присущих малышу ошибок, обусловленных "фефектами" речи...
Тут позвонил Палыч: – Ты почему не забрал ребенка?! Езжай немедля в сад, воспиталка по потолку ходит!
– Проспись! Малыш у меня. Даю трубку.
– На, Вовик, – даю телефон, – поговори с папой.
– Я не Вовик, я Вадик. – заявляет пацан.
Я похолодел как филе минтая в глазури. Быстро выяснилось: вместо «Ландышей», я зашел к «Лютикам», хотя, блядь, это и не мои любимые цветы...
Воспиталка спросонья не разобрала, что мне нужен Вовик и всучила Вадика, за которым тоже должен был заехать приятель его папаши. Такое вот совпадение.
Стало очень неловко перед Палычем.
– Это не наш мальчик! – говорю жене.– Я зацепил не ту личинку.
А тут позвонил и отец подкидыша. Он уже вовсю спешил за чадом.
Вышли мы с потеряшкой на улицу, стоим у подъезда, ждем.
Из-за угла вырулил дорого и безвкусно навороченный Гелик. "Только пулемёта не хватает...", внутренне усмехнулся я комичному людскому тщеславию, а Вадик радостно заорал:
– Папка! Папка!
У меня в животе бабочки так и запорхали, так и запорхали, и дружно ломятся к жопе на выход...
Из Гелика появился здоровенный детина-отец.
– Попрощайся с дядей... – двусмысленно сказал он Вадику.
– Пока. – бросил Вадик.
– До свидания, мой хороший!
Муа, муа бля...
Мужик усадил пацана в машину и вернулся на секундочку. Жестом пригласил в закуток у мусорки, где в двух словах рассказал о вреде киднеппинга для здоровья.
Поднялся я в квартиру, умылся, заклеил ссадины на лице, ощупал ноющие батареи – вроде целы, и поехал за Вовиком.
– Чё за тачка? – спросил Вовик.
– БэЭмВэ.
– А-а. – разочарованно протянул он. – Папка сказал: корейцы рулят, немцы курят.
Ну, Палыч…
А. Болдырев.
|