Секса в СССР не было. Однако я как-то родился и, родившись, плотно занялся предметом своего возникновения.
Вопросом «откуда я взялся?» донимались всех.
Старший брат на него обычно реагировал глупым хихиканьем. Папа отвечал: «из лесу вестимо». А мама, смеясь, рассказывала про капусту и аистов.
«Ну какие, к чертям, аисты?! – думал я. – Попрутся они ради меня в Пермь да ещё в сорокаградусный мороз!».
Так что аистов я отмёл сразу и решительно, а вот над капустой задумался. Мама на ней почему-то особенно настаивала.
Про эту овощную культуру мне было известно, что у неё сто одёжек и все без застёжек. Разумеется, подобные легкодоступность и легкомыслие позволяли зародиться в ней чему угодно. Но меня смущала зима. Зимой капуста не росла, я это знал точно.
На зиму родители капусту квасили. В нашем гараже стояла целая кадушка ледяной, квашенной капусты, из которой папа периодически нарубал топориком.
Оттаивая, капуста жутко воняла. И думать, что я в ней родился, было крайне неприятно. Поэтому, настойчиво продолжая докапываться до истины, я терзал домочадцев расспросами, пока мама, наконец, не призналась.
- Из животика! – со вздохом явного облегчения произнесла она. – Ты взялся из моего животика.
- Как? – только и сумел выговорить я.
- Очень просто, ты был у меня в животике, а потом взял и вылез.
И мне стало не по себе.
Я прикрыл глаза и начал катать машинку взад-вперёд… взад-вперёд...
Что обычно находится в животике и откуда оно потом вылазит, я отлично знал, и это было гораздо хуже капусты. Даже версия с аистами, на этом фоне, казалась божественной.
Я, конечно, подозревал, что отнюдь не царских кровей, но столь низкого происхождения не ожидал совершенно.
- И так это все? – оставив машинку, вновь посмотрел я на маму.
- Да, так рождаются все, - ответила она.
- И ты?
- И я.
И я снова закрыл глаза и вернулся к машинке.
Но через минуту в мою голову пришла спасительная мысль и я ухватился за неё, как муравей за соломинку.
- А животик разрезают?
- Иногда, - сказала мама.
- А тебе разрезали?
- Нет.
И я снова сник.
И целый год проходил очень, очень грустным. А однажды, в пылу спора накричав на своего приятеля Олежку, красочно обрисовал ему откуда тот взялся. Отчего Олежка тоже мгновенно погрустнел, и мы оба потом молча катали машинки, боясь смотреть друг на друга.
На девчонок же я и вовсе глядеть не мог. И всю старшую группу садика находился, словно в забытье. Пока, как-то летом, не наткнулся в книжном шкафу на том «Акушерство и гинекология». С картинками.
И за обедом уже не попадал вилкой в рот.
- Что ты делаешь? Кушай нормально! – негодовала мама. – Ты что, заболел?
Но я не заболел. Я, наоборот, выздоравливал.
Моё до этого бледное лицо покрывалось румянцем, в глазах проступал лихорадочный блеск, и я едва дотерпел до конца трапезы.
А потом выскочил из-за стола, шмыгнул за дверь, стремглав преодолел два пролёта лестницы и, ворвавшись в Олежкину квартиру, прокричал с порога:
- Нас не выкакивали! Нас выписивали!!
И Олежкина мама выронила изо рта пирожок.
Эдуард Резник
|