Несколько лет назад мы шумной компанией отмечали Новый год в подмосковном доме отдыха. Вообще, это название, «Дом отдыха», довольно условное, особенно под Новый год: для меня подобные места всегда были домами напряжения. Особенно по утрам, после количества выпитого. Утро первого января в подмосковном пансионате — это готовая съемочная площадка для фильма ужасов. Толпы ходячих мертвецов бродят вокруг корпусов в поисках друг друга и водички.
В тот год наша шумная компания была просто прелесть как хороша, только Максима Горького не хватало, чтобы с нас пьесы писать: мы все, как один, были на дне. Биоритмы летели в пропасть. Этакие мажоры в миноре. Мы приехали словно не встречать Новый год, а хоронить его, настолько у нас были хронически праздничные лица.
Вечером тридцать первого декабря мы собрались в номере пансионата за праздничным столом. Ровно в двенадцать часов ночи, под тревожно-металлический бой курантов, один наш нетрезвый товарищ запустил с балкона гигантскую петарду, с виду похожую на баллистическую ракету Тополь М. Он благополучно перепутал части света, и Тополь М
выстрелил не на улицу, а прямо в номер.
Собравшиеся нервно курили под праздничным столом, пока петарда бесчинствовала наверху, уничтожая салаты, напитки и закуски. Когда мистерия закончилась и мы вылезли из укрытия, стол выглядел так, будто по нему единовременно пробежало стадо котов.
В номере стоял чад и угар, хотя мы еще и не приступали к веселью. Про елку я и говорить не буду: ей и до инцидента не светило выиграть на елочном конкурсе красоты, а с разбитыми игрушками и тлеющим дождиком она элементарно пугала.
Компания собрала неразбитые бутылки и отправилась на улицу.
За поруганным столом остался только один человек — виновник столь корявого торжества, наш товарищ, запустивший петарду. Я знал, что у него в жизни и без этой петарды все было весьма угарно. Парень сидел перед разбитой тарелкой оливье и жевал губы.
Мне стало его жалко. Я не пошел с остальными, а уселся за стол напротив него. Скатерть с моей стороны сильно обгорела. «А у кого-то вообще нет скатерти», — подумал я, стараясь мыслить позитивно.
Мыслить позитивно мне сильно мешало сложное лицо пироманьяка напротив. Парень молча взял со стола бутылку водки, которую ему предусмотрительно оставили добрые друзья, свернул ей шею и разлил нам на двоих в два граненых стакана. Щедро, до краев. Сложность его лица, очевидно, можно было купировать только такой дозировкой.
Пироманьяк поднял стакан и замер. На мгновение мне в голову пришла бредовая мысль, что он собирается произнести новогодний тост.
«Знаешь, — сказал он, не глядя ни на меня, ни на стакан, — мне бы сейчас хоть какой-нибудь знак, что надежда есть, что все будет хорошо».
А потом, вместо того чтобы выпить, пироманьяк вдруг размахнулся от души и со всей силы швырнул полный стакан с водкой на праздничный стол.
Я зажмурился. Я понял, что сейчас радушно встречу лицом осколки стакана и тарелок.
Я размечтался о том, как романтично будет прокатиться на «скорой» по заснеженной новогодней Москве, огоньки городской иллюминации, синяя мигалка на крыше, праздничная сирена — вот это все.
Я открыл глаза.
Первое, что я увидел, было осунувшееся от удивления бледное лицо пироманьяка. А второе — стакан, ровно стоявший на столе между двух тарелок и по-прежнему полный до краев.
Несмотря на молодецкий размах пироманьяка и неконтролируемую траекторию полета, стакан вертикалью приземлился на стол, не расплескав ни капли, и встал, как вкопанный.
Товарищ напротив сглотнул пустую слюну.
Это был даже не знак. Это было полноценное новогоднее чудо.
После той новогодней ночи на рубеже недопервого января и перетридцатьпервого декабря у пироманьяка в жизни все вдруг резко
наладилось. Так же непредсказуемо-прекрасно, как был непредсказуемо-прекрасен полет того стакана водки над тлеющей скатертью.
Не важно, верим ли мы в чудо. Важно, чтобы чудо верило в нас.
Олег Батлук |