Лет в десять я впервые попала в настоящий зоопарк. В нашем-то городе такой детской радости не было, и я жила в счастливом неведении, что можно кого-то на вполне законных основаниях запереть в клетку, и получать с этого доход.
А тут папа мой, тогда уже бывший (да, бывают бывшие папы у бывших детей), но ещё какое-то время воскресный, взял меня с собой в отпуск, в большой город, к родне.
В первую встречу вся ветвь генеалогического древа по его сторону силилась найти во мне родовые признаки красоты и обаяния. Или, хотя бы, фирменный аккуратный носик покладистых женщин фамилии.
Но я пошла в мать и даже в возрасте предпубертата было понятно, что и характером и торцевой частью вряд ли впишусь в стройные ряды лучших. И даже лучших из худших - под вопросом.
Зоопарк.
Папа мой почему-то решил, что мне туда обязательно надо. Там весело и есть настоящий бегемот, так похожий на свояка дядь Толю. Особенно когда тот, после шестой рюмки, пытается поймать оливье на лету, не попадая вилкой с салатом в себя. Хотя в такую топку сложно не прицелиться.
Есть жираф - вылитая моя классная, тоже вся в пятнах и притормаживает. Страус - наш сосед, вот такие яйца и павлин - его замначальника отдела.
Я никак не могла понять, зачем мне весь этот список известных и неизвестных людей в нечеловеческом обличие, но родительской ласке подчинилась. Меня воспитывали послушной девочкой, к сожалению, правда, недовоспитали.
О чем потом неоднократно мне было передано пострадавшими от недопедагогики.
Жираф в зоопарке действительно был, только очень грустный, а моя учительница всегда ходила не к месту жизнерадостной и без рогов.
Бегемот спал, страус смотрел на всех затуманенным взглядом красноармейца, идущего в атаку. Когда жопа больше мозга раз в пятьсот - это всегда оставляет печать на лице, в смысле на морде или на клюве - слаба я в терминологии.
Павлин прекрасно жил без хвоста, ибо родился некрасивой девочкой. Обезьяны корчили рожи за еду, ощипанные волки хотели свободы. В общем - все, как в жизни и с людьми, только взаперти микромира.
Мне было жарко, хотелось пить и бабушке в деревню, а не вот это. Но тут мы добрели до вольера с пингвинами и я увидела его - Валентина.
Как-то сразу было понятно, что он именно Валентин, а не Валерик или Ираида Семёновна.
Когда мы подошли, птица вальяжно расхаживала по кромке бассейна, а потом резко, без всякой причины зашлась прыжками между изумлённых братьев по разуму и виду. Скакал он амплитудно и живенько, на радость любому пингвиньему психиатру.
Робко прятать свое тело в утесе было не в привычке Валентина, Валентин был зажигалочкой.
И моей навсегда любовью одновременно.
В десять лет я не смогла объяснить себе этот феномен - как так можно с места в карьер полюбить совершенно неподходящее и странное существо, с очевидно большим приветом на весь мозжечок и прилегающие области. Это же нелогично.
Но позже причинно-следственная связь всё-таки возникла. С годами вспоминая о Валентине, я поняла, чем он меня зацепил.
В ситуации, когда у тебя нет выбора, когда весь твой мир - клетка, а вокруг нее ходят равнодушные, сытые боги, расплющенные от солнца и усталости от себя, когда впереди только одна перспектива - отложить с кем-то яйца, а потом без почестей отложиться самому, когда еда - строго по расписанию, а размножиться ещё нужно заслужить, - будь ебанько, будь странным, живи неправильно, писай против ветра. Прыгай, танцуй, занимайся жизнью или занимайся смертью.
В конце концов это - твоя клетка.
Полина Иголкина
|