Иван Петрович жил холостяком. Его тонкая натура еще не вполне переварила крушение брака, когда в квартиру по соседству заселилась новая одинокая жилица.
Одним утром Иван Петрович и новенькая вместе очутились в лифте. Молчать шестнадцать этажей женщине казалось скорее скучным, нежели неловким, как вскоре определил Иван Петрович её психотип...
– Прасковья. Можно просто Паня. – сказала дородная, что актриса Мордюкова баба и сунула Ивану Петровичу крепкую ладонь.
От неожиданности тот принял проколхозный стиль знакомства и после секундного замешательства тоже отрекомендовался соответствующе:
– Э-э, Петрович.
– Что в коробке-то, Петрович? – фамильярно спросила Паня про футляр в руке соседа.
Поразмыслив два с половиной этажа, флейтист Иван Петрович все же нашелся.
– Дрель. – соврал он, дабы не вызвать в новой знакомой когнитивный диссонанс, а паче избежать знакомой снисходительной ухмылки, что коробила.
Паня одобрительно хмыкнула, и последующие встречи флейтиста с простоватой женщиной носили откровенно ремонтно-эротический характер.
Иван Петрович застрял в гастрономе подле арбузов. Он размышлял, взять ли селедку (хотя пришел за молоком), когда его конкретно огрели по сраке. Кажется, кто-то недвусмысленно хотел взять и самого Ивана Петровича...
Это было Паня. В руке палка сервелата. Им-то она столь оригинально и «окликнула» соседа.
– Напугался? – безошибочно угадала Паня эмоции перебздевшего музыканта и дружески улыбаясь, говорит:
– Слышь, Петрович, гвоздик надо присверлить. Десяток, дугой. А у меня дрели нема. Пособишь по-соседски?
Петрович пришел в себя, и: – Да я бы рад! Но как назло дрель знакомому отдал.
Извиняйте, мол.
– Ц! – сказала Паня и, поигрывая колбасой, развязно удалилась. В широкой мужской спине её читалось женское разочарование.
«Черт, да она, кажись, глаз на меня положила!.. – догадался музыкант, потирая гудящий телевизор. – А она ничё. Всего-то сантиметров на двадцать меня и выше. Зато я лет на пять моложе, пусть и лыс. То на то и выходит. Если позовет посмотреть утюг, всё! – положила. Утюг, это знаешь ли…».
Да-с, позвать мужика посмотреть утюг, а показать кое-что поинтересней, – национальный русский спорт и традиция еще со времен утюгов на угольной тяге.
И вскоре позвали... Петрович ликовал, хотя боялся тока. Детское засовывание шпильки в розетку привело его некогда в реанимацию и стан гуманитариев. Настолько убежденных, что показания электросчетчика он снимал в резиновых сапогах. Но теперь отказываться и не думал.
«Чай не чинить иду…» – справедливо решил флейтист, принаряжаясь и выпивая стописят без закуски перед рывком.
Музыкант надавил звонок. Почти год у Петровича были романтические отношения лишь с рукой. А тут сразу женщина! Много-много женщины! Килограммов сто румяной, статной, кудрявой, свежо и одуряюще пахнущей, волоокой женщины.
Отворили. Едва потянув носом, Петрович откровенно поплыл баттерфляем …
– Куда пройти? В спальню? – сходу приветствовал он хозяйку.
Та удивленно пожала шелковыми цветастыми плечами.
– Почему? Нет... В кухню.
Кухня. Стол. Утюг. Ни водки, ни закуски. Реально позвали чинить.
Но взвинченный предвкушением рая и водкой, малопьющий Петрович уже мало соображал. Не больше утюга блядь. Музыканта заметно трусило.
– Где утюг, что с ним? – спросил он, страстно стискивая электроприбор в руке.
Паня почуяла неладное.
– Не морозит... – процедила она.
– Отлично!
– Чё отлично? Ты чинить-то умеешь?!
– Чё тут уметь… – сдавленно прохрипел Петрович, и... страшно прыгнул к женщине что паук, и благородными музыкальными пальцами попытался оторвать ей славную большую грудь. Ну, так бедняжке показалось по меньшей мере.
Вот и в другой раз перед Петровичем приветливо распахнула двери реанимация...
Но все обошлось. Женское сердце не камень (к всеобщему счастью!..). Паня навещала его в больнице, носила вкусные передачи. А когда он выписался, они поженились.
А. Болдырев
|