Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался.
А я также прежде так думал — закормят во дворце.
Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин — и прислугу отпустил.
А вышло что? Убранство, сервировка — одна краса.
Сели — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал.
Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят?
Смотрю — нет, у всех такое же мелководье.
А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают,— куда меньше порционного!..
За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно.
Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылышки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает.
Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку.
Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней.
Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»
И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла...
А тут вижу — царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает...
И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют.
А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито.
Со злости с кожей я его и съел.
Плохо царей наших кормят,— надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь,— смотришь, опять рюмка стоит полная.
А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный...
Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию ехать.
Иван Крылов, 1883 из мемуаров Н.Еропкиной
|